Нож для разрезания пиццы
"Нож для разрезания пиццы"
Вечером нестерпимая итальянская жара сменялась плотной духотой, в которой могли двигаться только массово обитавшие возле моря черные жгучие комары. Чем-то они были похожи на местных южных мужчин - маленьких, быстрых, сплошь черноволосых. Ленивые, уставшие от дневного отдыха туристы, подползали к местам приготовления еды; подгоняемые злобной мошкарой, в изнеможении падали возле барных стоек или застывали у пекарен, наблюдая как очередной ловкий итальянец умело расправляется с тестом.
Джино работал уже седьмой час, и действительность в его сознании давно уже превратилась в одно сплошное адское пламя — жар из печи смешивался с августовским вечерним зноем, имел запах пресного теста, томатной пасты, расплавленной моцареллы, паприки, салями и прочих вкусных кусочков, которые он разбрасывал щедрой рукой по очередному раскатанному кругу. Иногда эту привычную смесь разбавлял резкий запах дорогих духов или одеколона подходивших за заказом посетителей. Джино морщился, так как к своему горячему ароматному аду он уже давно привык, а посторонние запахи неприятно напоминали ему о том, что за пределами печи и стойки для раскатывания теста, есть еще какой-то другой мир. Заказы из этого мира он принимал не глядя, быстро забрасывая в тесто все необходимое, прятал круглолицый поднос в печь, и начинал раскатывать следующий ком теста.
И был только один миг, пожалуй, самый любимый в этой изнурительной однообразной работе. Когда он доставал обжигающую, источающую самые невероятные ароматы, пиццу и, подняв глаза на очередного страждущего, спрашивал:
- Вам порезать?
Ножи он любил с детства. У его деда был старенький точильный станок, за которым он проводил долгие вечера, то ли прячась от ворчливой жены, то ли освобождаясь в этом древнем действе от всех своих дневных забот. После заточки он часто хвастался внуку остротой своего ножа — то разрезал, а точнее, рассекал кусок газеты, то приносил в жертву очередные куски каких-то бабкиных лохмотьев. Но даже маленький мальчик понимал, что деду после этой процедуры становилось легче жить на свете.
Так и повелось с тех пор, что Джино, став уже вполне большим мальчиком, внимательно следил за тем, чтобы всего его ножи были остро заточены.
- Вам порезать?
И получив утвердительный ответ с удовольствием разрезал, прокатывал своим круглым ножом-колесом аппетитный круг на равные треугольники. Отчего-то именно в этот момент ему запоминались сотни лиц, приходивших к нему за пиццей — каждое в отдельности. В основном, все — нетерпеливо голодные; были и недовольные — женские — не нравился неправильно заказанный мужем ингредиент; женские - с кокетством следящие за каждым его движением; общие - скучающие и утомленные жарой — не ждущие от пиццы спасения; считающие куски — были и такие; внимательные — интересующиеся любым процессом в мире; одним словом, самые разные. Но всех объединяло одно — как-то светлели лица людей, когда видели ту четкость и отточенность, с которой Джино делил свои пиццы на ровные идеальные треугольники. Как будто и в их жизни вместе со вкусной едой входило не только насыщение, но и какая-то жизненная определенность, правильная как сама геометрия.
Но копить эти лица в своей голове Джино не любил. Поздно ночью после работы он смывал под прохладным душем все жизни, случайно прошедшие мимо, и садился за старенький инструмент еще немного подточить свой нож.
Вечером нестерпимая итальянская жара сменялась плотной духотой, в которой могли двигаться только массово обитавшие возле моря черные жгучие комары. Чем-то они были похожи на местных южных мужчин - маленьких, быстрых, сплошь черноволосых. Ленивые, уставшие от дневного отдыха туристы, подползали к местам приготовления еды; подгоняемые злобной мошкарой, в изнеможении падали возле барных стоек или застывали у пекарен, наблюдая как очередной ловкий итальянец умело расправляется с тестом.
Джино работал уже седьмой час, и действительность в его сознании давно уже превратилась в одно сплошное адское пламя — жар из печи смешивался с августовским вечерним зноем, имел запах пресного теста, томатной пасты, расплавленной моцареллы, паприки, салями и прочих вкусных кусочков, которые он разбрасывал щедрой рукой по очередному раскатанному кругу. Иногда эту привычную смесь разбавлял резкий запах дорогих духов или одеколона подходивших за заказом посетителей. Джино морщился, так как к своему горячему ароматному аду он уже давно привык, а посторонние запахи неприятно напоминали ему о том, что за пределами печи и стойки для раскатывания теста, есть еще какой-то другой мир. Заказы из этого мира он принимал не глядя, быстро забрасывая в тесто все необходимое, прятал круглолицый поднос в печь, и начинал раскатывать следующий ком теста.
И был только один миг, пожалуй, самый любимый в этой изнурительной однообразной работе. Когда он доставал обжигающую, источающую самые невероятные ароматы, пиццу и, подняв глаза на очередного страждущего, спрашивал:
- Вам порезать?
Ножи он любил с детства. У его деда был старенький точильный станок, за которым он проводил долгие вечера, то ли прячась от ворчливой жены, то ли освобождаясь в этом древнем действе от всех своих дневных забот. После заточки он часто хвастался внуку остротой своего ножа — то разрезал, а точнее, рассекал кусок газеты, то приносил в жертву очередные куски каких-то бабкиных лохмотьев. Но даже маленький мальчик понимал, что деду после этой процедуры становилось легче жить на свете.
Так и повелось с тех пор, что Джино, став уже вполне большим мальчиком, внимательно следил за тем, чтобы всего его ножи были остро заточены.
- Вам порезать?
И получив утвердительный ответ с удовольствием разрезал, прокатывал своим круглым ножом-колесом аппетитный круг на равные треугольники. Отчего-то именно в этот момент ему запоминались сотни лиц, приходивших к нему за пиццей — каждое в отдельности. В основном, все — нетерпеливо голодные; были и недовольные — женские — не нравился неправильно заказанный мужем ингредиент; женские - с кокетством следящие за каждым его движением; общие - скучающие и утомленные жарой — не ждущие от пиццы спасения; считающие куски — были и такие; внимательные — интересующиеся любым процессом в мире; одним словом, самые разные. Но всех объединяло одно — как-то светлели лица людей, когда видели ту четкость и отточенность, с которой Джино делил свои пиццы на ровные идеальные треугольники. Как будто и в их жизни вместе со вкусной едой входило не только насыщение, но и какая-то жизненная определенность, правильная как сама геометрия.
Но копить эти лица в своей голове Джино не любил. Поздно ночью после работы он смывал под прохладным душем все жизни, случайно прошедшие мимо, и садился за старенький инструмент еще немного подточить свой нож.